Маэстро живого звука

В новом сезоне отечественный джаз отметит две важные годовщины. Исполнится 70лет оркестру Олега Лун-дстрема и его нынешнему руководителю Георгию Гара-няну

Георгий Гаранян — один из тех патриархов, с именами которых связана история отечественного джаза и эстрады. Его саксофон звучал в оркестре Олега Лундстре-ма, он руководил ансамблем «Мелодия», без него не обходились записи звезд советской сцены. Георгий Гаранян поделился своими соображениями о прошлом и будущем мировой и отечественной музыки.
— Георгий Арамович, вы всегда олицетворяли собой джазовый мейнстрим 50— 60-х годов. Но вот сегодня многие критики утверждают, что теперь эта музыка пользуется спросом только
среди шестидесятников...
— Ничего подобного, молодая поросль его тоже исполняет и слушает. Я выступал с оркестром в скверике в выпускной день в одной связке с «Иванушками International» — и вчерашние школьники смотрели во все глаза и хлопали вполне эрудированно, в «правильных» местах. По моим наблюдениям,тинейджеры составляют часть аудитории серьезных концертов. Так что старение традиционного джаза — это чистой воды миф.
— Почему же вокруг джаза так легко возникают мифы? Когда-то Горький заявил, что это музыка толстых, и в СССР ее сразу заклеймили как «буржуазную»...
— Алексей Максимович впервые в жизни попал в Америку. Ему показали музыкантов, которые играли на стиральных досках, на пивных кружках, это было модно в 20—30-е годы. Никакого отношения к джазу этот ансамбль не имел. Но кто-то шепнул Горькому, что это джаз, и он произнес свою знаменитую фразу, ее запомнили и потом лет двадцать «разгибали» саксофоны. А мы в результате играли джаз в подвалах, не получая за это ни копейки. Зато в моду входили ритмические подделки «под джаз», которые народу нравились. Такой компромисс искусства и политики.
— А когда вы перешли в «Мелодию», это тоже был компромисс?
— Тогда все началось с несчастного случая. Концертный эстрадный оркестр Всесоюзного радио, в котором я играл, решили разогнать. История была почти детективная: милиция за что-то задержала нашего руководителя Вадима Людвиковского, и его сразу же уволил и. А нам сказали: «Нет у вас теперь руководителя, а мы не можем никого назначить, придется оркестр расформировать». Тогда я пошел к директору студии «Мелодия» и объяснил ситуацию. Он говорит: «Я могу вас взять к себе. Но нам нужен ансамбль, а не оркестр». И мы стали называться ансамблем. С тех пор я не ограничивал себя жанрами.
— Трудно назвать звезду советской эпохи, с которой бы вы не работали. Анна Герман, Алла Пугачева, София Рота-ру... А с нынешними поп-звездами могли бы сотрудничать?
— Не уверен. Культура музицирования утрачена, многие из этих звезд могут выступать только со своим ансамблем и только под фонограмму. А если они нач-
нут петь вживую, вы больше одного куплета не выдержите. Аккомпанировать такому «певцу» нет ни малейшего желания.
— Однако и вам приходилось играть под фонограмму. Ведь на ТВ выступать живьем просто не позволят.
— К сожалению, это так. У нас скоро будет концерт, нас будут снимать, но поставили условие — играть под фонограмму. Что ж, придется. Это неприятно, но я же не могу срывать мероприятие: революционные методы в искусстве я не приемлю. Тем не менее обидно, что у нас интересы зрителя никого не волнуют. Ценность певца сегодня заключается не в голосе, а в имидже, в манере держаться и способности удовлетворять чьи-то вкусы. Поэтому сейчас огромное количество безголосых певцов, которых раскручивают так называемые продюсеры, они растут как грибы и исчезают в никуда.
— Но, насколько я знаю, ваша дочь Вероника работает на «Фабрике звезд» и общается с представителями этой новой музыкальной генерации. Не возникает конфликта отцов и детей?
— Нет, с Вероникой мы отлично друг друга понимаем. На предыдущие «Фабрики» я приходил в качестве гостя и музицировал с ними. Не могу сказать, что там одни бездарности, есть и интересные ребята. Мне приглянулся там один певец, Джим, который прекрасно исполнял песни Стиви Уандера. И вдруг однажды узнаю от Вероники, что этого парня выгоняют. Ну, вы знаете, там такая система —все время кого-нибудь выгоняют. Жаль парня. И как раз в этот день у меня был концерт в консерватории,я и говорю ему: «Давайте я вас к себе возьму». И он спел у меня один номер, публика была в восторге. А вы говорите, конфликт поколений.

— Какие у вас планы на сезон?
— Гастрольный план — это в основном работа с оркестром Лундстрема. В следующем году оркестру исполняется 70 лет. В 1934 году, когда он родился, родился и я — отмечать двойную годовщину надо как положено. Будет много выступлений. Скоро пройдет серия концертов в Московском международном Доме музыки, который находится на Павелецкой. Площадка там грандиозная — и сцена, и аппаратура, и акустика на самом высоком уровне. Мы выступим там с концертом из серии «Джаз и классика», сыграем произведения классиков, написанные для джаза. Прозвучат также джазовые обработки классических вещей и классика самого джаза.
— Классика джаза — это устоявшийся канон? Я понимаю, есть бесспорные фигуры вроде Гленна Миллера. Но вот и би- боп уже вошел в классический пантеон, а в 60-е он считался революционным. Граница классики со временем сдвигается?
— Я бы так не сказал. Конечно, боп укоренился, боповские фразы используются многими. Но это единственное новое направление в джазе, которое было канонизировано, а вот наследие авангардистов, таких, как Колт-рейн и Орнетт Колман, по-настоящему не прижилось в джазовом обиходе. То, что делал Колтрейн, когда играл с Майлсом Дэвисом, на первых пластинках вроде Kind Of Blue, я считаю верхом мастерства. Но когда он позволял себе выходить на сцену и играть 45 минут соло, в Америке находилась масса недовольных. Эти люди писали очень гневные рецензии в духе наших советских борцов с формализмом в музыке, вот только правительственных решений по этому поводу не принималось. Но, знаете, иногда я думаю, что они были не совсем не правы. Потому что в поздних работах Колтрейна ценного действительно немного. Я рад, когда народу нравится то, что я делаю. Меня называют пропагандистом и популяризатором, но я не вижу в этом ничего зазорного и не боюсь слова «популярный». Понимаете, в джазе и вообще в музыке невозможно тотальное ниспровержение основ, как в других искусствах. Посмотрите, полностью авангардных произведений давно уже никто не создает. Вообще в джазе с 70-х годов почти ничего нового не появилось.
— Иногда пытаются скрестить джаз с этномузыкой, но не всем это по вкусу. Здесь вы тоже на стороне консерваторов?
— Здесь все зависит от степени таланта. Вот саксофонист Намысловский, который использовал польский лидийский лад, был очень талантлив, ему не зря поклонялись. Интересен болгарин Милчо Левиев, игравший болгарскую музыку, которая основана на смешении ритмов. Америка пришла в восторг, и его пригласил к себе оркестр Дона Эл-
лиса, игравший музыку нестандартных размеров, на 5/4 и 11/ 4, как у Римского-Корсакова. Знаете, как музыканты отсчитывают одиннадцать четвертей? «Рим-ский-кор-сак-ов-сов-сем-су-ма-со-шел...» — одиннадцать нот.
— Российскому джазу более 80 лет. Но есть мнение, что нашим музыкантам, несмотря на технику, все еще не хватает естественности, чувства свинга...
— Его может не хватать и американцам, поверьте. А с другой стороны, Валерий Пономарев, который играл у нас в кафе «Молодежное», приехал в Америку, присоединился к ансамблю Jazz Messengers и стал знаменитым. Или вот прекрасный пример. Был у нас Андрей Тов-масян, замечательный музыкант, который написал пьесу «Господин Великий Новгород». Это смесь русских колокольных интонаций с джазом. Пьеса блестяще прошла на Западе и вошла в энциклопедии. Можно говорить о русской скрипичной школе, о духовой и барабанной школе Америки, но сама музыка интернациональна. И это закономерно: после рождения джаза прошло 100 лет, пора бы уже...
Виктор Канавин