По душе и по совести

Книга издана в двухтысячном году (Владимир Леонович. «Хозяин и гость», книга стихов. М., изд. «Научный мир»), но вы знаете наши теперешние контакты внутри России! Человек живет в Костроме, как на другой планете. И надо было, чтобы мы вместе полетели в Армению как гости Союза армян России, сели рядом в самолете, впали в запой взаимного общения - и еще после того надо было почте десять дней тащиться (не иначе на лошадях!), чтобы синяя, на хорошей бумаге и в твердой одежке книга легла передомной.

Однако кто же такой - Леонович? Если б я спросил так о, скажем, Андрее Вознесенском или Евгении Евтушенко, вы бы сильно удивились. Но на нашем русском поэтическом Олимпе всегда были фигуры, которые жили так, будто усвоили завет: «Цель творчества - самоотдача, а не богатство, не успех» - те поэты, что не участвовали в модных, как теперь говорят, тусовках. А сила их поэтического дара была никак не меньше, чем утех, чьи имена по тем или иным причинам были широко известны.
Вот и Владимир Леонович такой, он живет по душе и по совести, а все остальное для него, включая внешние атрибуты, -второстепенно. Что же значит для него так жить? В Союзе писателей он возглавлял (пока ее не закрыли) комиссию по заключенным в тюрьмы и лагеря и затем реабилитированным писателям. Борис Чичибабин. Варлам Шаламов («Там, где Садовое кольцо легло на белые сады, я угадал его лицо, я цело-
вал его следы...»). В короткой поэме о Твардовском («Прогуливался вечерами. Сквозил как лось в березняке...») Леонович вспоминает встречи с ним, называет его «непререкаемый генсек той партии, которой нету...» И самого-то Леоновича я бы отнес к той же партии, к одиночкам-поэтам, которые и ныне живут в бедности, зато по душе и по правде. ... И жизнь пройде т,
и смерь пройдет, И кто-то, взысканный утратой, Как Теркин твой, переплывет На берег правый - и вперед Путем поэзии проклятой!
Такая модель жизни подвигла Владимира Леоновича встать на защиту армян Нагорного Карабаха в самые тяжелые времена, когда с окрестных гор орудия громили Степанакерт, а азербайджанский спецназ творил свои злодейства под защитой штыков Советской армии. Лжи и злобе Леонович противопоставил свои стихи, свои статьи, свой активный труд в КРИКе - Комитете русской интеллигенции «Карабах» вместе с
Нуйкиными, Оскоцким и еще немногочисленной группой достойных людей, которые тогда спасали честь русского молчащего народа.
Леонович - поэт глубоко русский. Не потому только, что мать его из семьи сельского священника, а отец, несмотря на польскую фамилию (даже в отдаленном свойстве с Адамом Мицкевичем), нес в себе много русской крови. Леонович - русак по особому складу характера и таланта, по тому, что волнует его в русском быте и обычае. Он много пишет о своей родной Костроме, старинной, волжской. О северной деревне, о бабках, стариках, бо-
лотах и пожнях. Но нет в нем любования, присущего поэту или прозаику-деревенщику, нет идеализации. Он вообще не деревенщик. Он видит все и не скрывает грубость, темноту, дикость. Так почему же он так любит? До душевного срыва, до немоты?..

Тощая прожорливая

сквозистая земля, Холмики, проталинки,

сивые поля. Солнышко насупясь

поглядит на супесь, Исподлобья глянет,

из-под февраля. Семь домов, десяток душ,

четыре коровенки. Лен-заводик развалился

и давно затих. Прошлого останки,

полова-одонки -Кабы только не обидеть

стариков моих... Стариков-слабаков

зайцы залягают... Все бегом ты, бабка Ольга -

панешь на бегу! Добегут до пенсии -

дальше не смогают, Но велит им родина

через не могу.

Представляю себе, как слабых старичков лягают своими задними - как лыжи - лапами забежавшие в деревеньку зайцы, как на бегу падает бабка Ольга. Как они до сих пор слушаются в простоте душевной эту самую родину, которая изработала их и все время требовала «через не могу»...

С каким-то особым волнением читал я стихотворение про отдаленную железнодорожную станцию Иня, где одиноко в вагончике живет молодая мама и с нею ее сыночек-грудничок. Ни на
что она не жалуется, ничего не просит. Пришло время ей кормить ребенка - рассказчику (сам автор?) надо уходить, он открывает дверь вагончика и спрашивает себя (и нас):
Где же горе, где обида? Двери настежь, в горле ком. Вся равнина, вся залита
материнским молоком! Спи, младенец мой прекрасный, среди бела-бела дня, Среди чудного пространства возле станции Иня.

Я несколько раз пытался прочесть вслух это стихотворение своим домашним, но каждый раз почему-то перехватывало горло, не мог. И даже себе не могу объяснить - почему. Маленькая станция в бескрайних просторах России... «Спи, младенец мой прекрасный»...

Так она и живет, моя родина, чудное пространство с отключающимся электричеством, замерзающими батареями отопления, нищим бытом. Выкармливает детей своим материнским молоком, ни на что не жалуется. На телевидении не возникает, поэтому ее как бы и нет совсем. А меж тем - вот она, загадка и разгадка русской души - вся здесь. И пока они живут в своих вагончиках, бараках, стандартных панельных домах - мамы с грудничками - я преклоняю колена и не теряю надежды. Хотя сердце обмирает, как подумаешь о них.

Я читал стихи Владимира Леоновича, как курица пьет воду -сначала приникнет, потом запрокинет голову, глотает и смотрит в небеса. Хорошие стихи у него, хорошая книга.

Ким Бакши