В поисках Эдема

Размышления вслух о том, о чем не принято говорить

Зашел как-то в Ереване в музыкальный магазин и был умилен. В разделе «Армянские певцы» обнаружил диски Шарля Азнавура и Шер. Подумал: а ведь американскую певицу Шер с таким же успехом можно бы выставить в разделе «Исполнители племени чероки» ( по материнской линии), если бы существовал музыкальный магазин где-нибудь в индейской резервации. А дальше, по строго национальной принадлежности, Мэрилин Монро попала бы в раздел польских актрис, Вуди Аллен и Стивен Спилберг – еврейских режиссеров, а Фредди Меркьюри и вовсе нечего было бы делать в английской нише. И почему бы книги лауреата Нобелевской премии Сола Беллоу не выставить в магазине на русской полке? Короче, сам черт не разберет, кто есть кто, если копнуть биографию каждого персонажа. И тем не менее хорошо, когда соотечественники любят, ценят и морально поддерживают. Хорошо и соотечественникам, и самим персонажам: и у тех, и у других появляются гордость, воодушевление, чувство сопричастности и много других полезных чувств.

Память
Хорошо-то хорошо. Но такого рода любовь напоминает мне женскую. Хочу сказать, не удивительно, если меня, богатого, обласканного и на вершине славы, полюбит женщина, которая дотоле палец о палец не ударила, чтобы меня поддержать. Не радовалась успехам, не огорчалась неудачам. Получила готовеньким. Еще бы не полюбить. Люби себе на здоровье. А примешь меня совсем не богатого, не всеми обласканного и на трудном пути - вот эту любовь я стану ценить. Вот где искреннее чувство, искреннее соучастие и искренняя вера. Тогда, возможно, и до вершины вприпрыжку добегу…
Мне недавно приятель-фотограф жаловался. Слушай, говорит, меня в Москве хорошо знают, выставки, публикации в глянцевых журналах, фотоальбом, участие в телепередачах. А приезжаю на родину – будто и нет меня. То есть родственники и знакомые в курсе, а в профессиональных кругах никакого интереса. В упор не видят.
- А чего бы ты хотел? – спрашиваю. – Ковровой дорожки у трапа самолета?
- Да нет, - говорит. – Но ведь свои должны радоваться больше, чем чужие. Возьми футбольных фанатов. Тысячи километров покрывают, чтобы за свою команду поболеть.
- Это, брат, другое. Во-первых, спорт – не искусство. Еще в древности гладиаторов смотрела толпа, а поэтам и философам внимали единицы. А во-вторых, за команду болеть легче, чем за отдельного человека.
- Это почему же?
- Команда не вызывает зависти, а отдельный человек очень даже вызвать может.
- Тогда почему же не вызывают зависти иные? – не успокаивается мой приятель. - Такие как…
И перечисляет имена небесного ряда.
- То полубоги, они на Олимпе, с ними соотечественники себя сравнивать не станут: недостижимо. Ты же не Хельмут Ньютон. В твоем случае каждый фотограф думает: «Если бы я попал в Москву, да при хороших связях, добился бы не меньшего». Повезло дураку.
- Сам дурак, - обижается приятель.
А вот люди умные не обижаются. Делают свое дело и на овации соплеменников не рассчитывают. Как, например, другой мой приятель – Эдуард Геворкян, московский писатель-фантаст. Или известный литературный критик Карэн Степанян.
Еще имена вспомнить можно. Они, правда, и на родине бывают редко. А тех, кто бывает часто, хоть и спорил с приятелем, вполне понять могу. Потому как мне это чувство, представьте себе, знакомо. Досада, разочарование, удивление… как его еще назвать? Поверьте, очень странно, когда ереванские оптовики привозят из Москвы книги Донцовой, Устиновой, Марининой, Коэльо – кого угодно, но только не твои. Когда в московском Доме книги спрашиваешь свой роман и слышишь ответ: «закончился», а в Ереване, где была прожита половина жизни, книготорговцы даже фамилии твоей не слышали, обидно. То есть было обидно. Было и прошло. Я о другом.
В ереванских книжных магазинах не обнаружил и Ашота Сагратяна. Уж он-то всю свою жизнь посвятил пропаганде армянской культуры в России. И теперь, в 69 лет, после инсульта, остатки сил и здоровья продолжает в это дело вкладывать. И если кое-кто скажет, что каждый армянин обязан до последнего вздоха служить своему народу, независимо от того, оценивается это или не оценивается, то приведу другой пример. Пройдитесь по Еревану и поспрашивайте людей, знают ли они Кима Бакши. Или не ходите и не спрашивайте зря, а просто поверьте мне на слово – не знают. Прекрасный публицист, интеллигентнейший, образованнейший человек, каких, надо сказать, и в Москве осталось немного. Бесконечно влюблен в Армению, знает ее историю и культуру ничуть не хуже наших профессоров и академиков. Благодаря его замечательным очеркам за пределами Армении узнали о существовании Матенадарана, поняли и оценили то, чем мы к месту и не к месту гордимся. Одно дело, когда армянин бьет себя в грудь, извергая похвалы в свой адрес, и совсем другое – когда о нем рассказывает представитель другой национальности. Больше верят. В свое время книга Андрея Битова «Уроки Армении» вызвала больше интереса к нашей республике, нежели могли бы вызвать сотни книг армянских авторов. В те годы этих людей в Армении хорошо знали, к ним относились трепетно, их оберегали.. Мой покойный друг, талантливый журналист, литератор Евгений Сергеев, в первый раз приехал в Ереван не по делу, а просто в гости ко мне. Затем приезжал еще и еще, написал десяток очерков о Ереване и ереванских художниках, переводил армянских поэтов. Хотя в редакции «Литературной России», где он работал, своих тем хватало. А кто перевел на русский язык «Книгу скорбных песнопений» Нарекаци, кто-нибудь помнит?.. Плохо, когда память о хороших людях уходит вместе с теми, кто знал их лично. Поколение, родившееся позже, многих имен не знает, да и знать не желает. Телевидение, радио, пресса подобной информированности нисколько не способствуют. К сожалению, это характерно не только для Армении, это сегодня повальное бедствие, можно сказать, на всем постсоветском пространстве. Или вот еще. Человека ценят и уважают, когда он при должности, и он стирается из памяти, когда эту должность теряет. С Владимиром Ступишиным я не был знаком в те годы, когда он был послом России в Армении. Познакомился позже, когда мы с ним оказались в редколлегии «Ноева Ковчега». Не сомневаюсь, что в первой половине девяностых в Ереване это имя было известно всем, включая грудных младенцев. Однако интересно, помнят ли его сегодня, и многие ли читали его книгу «Моя миссия в Армению»?
Память вообще - штука интересная, избирательная, парадоксальная. Психологи утверждают, что в ней, как в компьютере, заложена программа самосохранения, которая стирает все, что создает дискомфорт или противоречит представлению человека о вещах, о себе. У меня лично память вредная, коварная. По-видимому, сбой в программе. Помню то, о чем следовало бы забыть. И рад бы, да не получается. Помню, например, как мой таллинский приятель Андрес Яаксо, который издавал современную армянскую прозу на эстонском языке, рассказывал мне (то было четверть века назад), что после выхода каждой книги те армянские литераторы, которых еще не перевели на эстонский, писали ему: «Нашел кого переводить! Да у нас его и серьезным писателем-то не считают». Что это? Обратная сторона патриотизма? И если приятно сознавать, что Азнавур, Шер, Сароян – это мы, то придется признаться, что письма Андресу Яаксо - это, увы, тоже мы.

Зависть
Общался как-то с одним русским патриотом, весьма известным деятелем культуры, и вот что он мне сказал: «Мы, русские, не умеем друг друга продвигать и поддерживать, как это делают другие. Мы слишком завистливы, хронически не перевариваем чужого благополучия. Отсюда и революции». В фильме Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» герой Марата Башарова признается, что им овладела русская зависть, на что американка Джулия Ормонд удивляется: «Разве русская зависть чем-то отличается от обычной?» - «Русская зависть – особая зависть», - заявляет герой.
Очень хочется поговорить про армянскую зависть, но удерживает одно обстоятельство. Зависть, так же, как любовь или ревность, чувства вненациональные. Что бы там ни утверждали герои Никиты Михалкова. Сила ближнего подчеркивает твое собственное бессилие, его удачливость – твое хроническое невезение, его благополучие – твою нищету, его талант - твою бездарность. Сальери, как известно, не был ни русским, ни армянином. И что же теперь, говорить об итальянской зависти? Ну, а коварный Яго, кто он был по национальности? А доносы, которые в сталинские годы писали друг на друга соседи, знакомые, сослуживцы по всей многонациональной территории СССР? Большой соблазн окрестить зависть социальным злом, что похоже на истину, однако ею не вполне является. Потому что при любом строе, в любой социальной прослойке, во все времена неимеющий завидовал имеющему, больной - здоровому, нищий - богатому.. Человек, как существо общественное, постоянно идентифицирует себя с остальными членами общества и особенно с теми, кого знает лично. А идентифицируя, всегда ориентируется на изначально равные стартовые условия. Мы с ним, говорит, за одной партой сидели, он, говорит, двойки получал, а теперь в министрах ходит. И чем клановее общество, чем больше людей друг друга знают лично, чем стандартнее их биография, их желания, тем острее это коварное чувство. Но есть же люди, лишенные его? Есть. Личности. Блаженные. Вряд ли Диоген, живущий в бочке, завидовал кому-нибудь. Был у него черпак, да и тот выкинул за ненадобностью, потому что пить воду из ручья ладонью удобнее. И единственная просьба, с которой он обратился ко всемогущему Александру Македонскому – отойти в сторонку и не заслонять собой солнце.

Равнодушие
Заметили ли вы, что невежественное, прямо скажем, расистское словосочетание «лица кавказской национальности» выходит из употребления? В Москве, во всяком случае, перестали произносить его по телевидению и печатать в прессе. Должно быть, нарастание ксенофобии заставило кого-то всерьез призадуматься. Ксенофобия появляется там, где не различают лица. А недавние арабские волнения во Франции еще более подчеркнули диаметрально противоположную картину в родном отечестве. Надо надеяться, что при благоприятном развитии «постсоветского интернационализма» армян, грузин, азербайджанцев, равно как и остальных совсем недавно «братских» народов, станут хоть как-то отличать друг от друга.
Великое переселение советских народов пришлось на 90-е годы и продолжалось вплоть до начала нового столетия. Сегодня оно пошло на убыль. С одной стороны, налаживается жизнь на местах, с другой - наиболее активные и предприимчивые давно уже заняли все возможные ниши. А романтический призыв соотечественников вернуться на родину звучит запоздало, наивно и даже несколько фальшиво. Подумать только, каких титанических усилий, трудов, нервов, выносливости, здоровья стоило уехавшим устроиться, начать свое дело, обзавестись жильем, отправить детей в школы, институты… Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы перечеркнуть все это. Во-первых. Ну, а во-вторых, предположим, полтора или два миллиона соотечественников разом хлынут обратно на родной пятачок. И что им там делать? Им, с их наработанной за эти годы неуемной жаждой деятельности. А что делать местному населению, с грехом пополам приспособившемуся к новым условиям жизни и кое-как распределившему между собой микроскопические зоны труда? И, положа руку на сердце, не благодаря ли уехавшим выжили оставшиеся?
Но есть тяга биологическая. Или генетическая. Или физиологическая. Называйте как хотите. Когда запах травы, вкус помидоров, прохлада воды, свежесть ветра, тепло солнца и улыбка прохожего кажутся настоящими именно здесь, на этом тесном пятачке. Может, поэтому уехавшие столь активно интересуются оставшимися. Несмотря на то, что оставшиеся не платят им взаимностью: уехавшие их мало волнуют. Возможно, даже раздражают.
Осенью прошлого года, будучи в Ереване, узнал, что в местном Славянском университете открыт факультет журналистики. Приятно удивился. Позвонил в деканат, представился, сказал, что сам преподаю на аналогичном факультете в Москве, хотел бы побывать на занятиях и пообщаться со студентами. Как бы не так. Мне дали такой отпор, будто я напрашивался в секретный бункер Министерства обороны. Я, наивный человек, не сразу сообразил, в чем дело. Когда отрываешься от своих, перестаешь понимать их логику. Ситуацию разъяснила моя ереванская приятельница, тоже, кстати, преподаватель вуза. Ее мой рассказ ничуть не удивил. Придешь, послушаешь, выскажешь мнение, не дай бог, отметишь недостатки, дойдет до ректора – зачем им лишний дискомфорт? Не стал бы я говорить о недостатках, хотя, возможно, что-нибудь и посоветовал бы. Разве им самим не интересно? Нисколько, отвечает моя мудрая приятельница, меньше людей - меньше советов, а меньше советов – меньше хлопот. А ведь права. Зачем им лишние глаза и уши? Так-то оно так. Но если бы кто-то из ереванских преподавателей пожелал послушать мои лекции и пообщаться с моими студентами, я был бы только рад. Моя приятельница на это только плечами пожала: это потому, что у тебя нет комплексов, а у них есть. Они считают, что ты ставишь себя выше. Не ставлю я себя ни выше, ни ниже, мне просто интересно. Профессиональное любопытство. И тут моя наблюдательная приятельница отметила то, что мне и в голову не могло прийти. Твоя фамилия им ни о чем не сказала. Разве этого тебе не достаточно? Я задумался. Пожалуй, достаточно.

Там хорошо, где нас нет
Эдем – страна в Азии, в которой был посажен самим Богом Эдемский сад (рай) для жительства первых людей. Иные переносили Эдем на небо, другие придавали ему аллегорическое значение. Некоторые полагали, что Эдем то в Эфиопии, то в Армении, то в Сирии, то в Вавилоне, и искали его даже в Индии в долинах Гималая…
Вот ведь какое дело. Прошли тысячелетия, а все ищут. Эпикур говорил: «Смерти нет, потому что, пока мы живы, мы с ней не встречаемся, а когда она приходит, нет уже нас». То же с Эдемом. Эдем там, где нас нет, и там, где мы появляемся, перестает им быть. Должно быть, потому, что не географическое это понятие. Должно быть, каждый с рождения несет в себе невидимую, светлую частицу общего Эдема. Потом стремительно заполняется черт знает чем. И в результате большинством его поступков руководит не та хрупкая и светлая частица, а наносное. Однако частица не исчезает. Прячется в уголочке, как неродная, и ждет своего часа, чтобы покинуть глупое, ненасытное, завистливое, убогое тело и вернуться туда, откуда пришла. В Эдем.
А если в перечисленных странах был все же посажен райский сад… если даже он не был посажен, а существовал только в проекте… если великий мудрец всего лишь предположил, что он мог быть посажен именно там… Нет ничего случайного в древних текстах. И если так, то в народах, населявших перечисленные страны, той светлой частицы должно быть чуть больше, чем у остальных. И хорошо бы обнаружить ее в себе прежде, чем она нас покинет.
Руслан Сагабалян