Мариэтта Шагинян: «Сплошные конъюнктурщики»

Автор мемуарных портретов деятелей армянской культуры, известный российский писатель и журналист Валентин Осипов работал в крупнейших московских издательствах «Художественная литература» и «Молодая гвардия». Он лауреат Всероссийской Шолоховской премии, член Совета Московского Дома национальностей и Высшего творческого совета Союза писателей России, автор почти двадцати книг. В этом номере «Ноева Ковчега» – портрет писательницы Мариэтты Шагинян, в следующем – нас ожидает встреча с великим Мартиросом Сарьяном.

Как не обогащаться общением с той, которая так говорила о себе:
- Я жила тогда, когда жил Лев Толстой, и могла, пусть и девчонкой, узнавать о нем от тех, кто вчера или позавчера был у него! Но сам Лев Толстой жил тогда, когда еще жили современники декабристов и Пушкина! Так вот, я для тебя, Осипов, - громко, как все глухие, энергично-темпераментно, как многие армяне, и на фальцетной ноте заключила она для меня,- эстафета поколений!!!

НЕИСТОВОСТЬ
Вторая удивляющая особенность, которая постепенно приоткрывалась - это творческая: невообразимо-многогранная эрудиция и высочайший профессионализм. И все это в невероятном для одной личности выражении: журналист, публицист, поэтесса, романист и новеллист. Её биографическое перо было известно на всю страну - автор серии «Жизнь замечательных людей», пробовала себя в авантюрной фантастике - повесть «Месс-Менд», но и ученый - доктор филологии, была у нее даже книга «Введение в эстетику», к тому же путешественница, а еще — мама, дочь которой известная художница.
Писала не только о Ленине, Низами, Гете и Шевченко, но и о Пушкине, Крылове и Чернышевском, Шолом-Алейхеме, Ф. Сологубе и Горьком, Ахматовой, Пильняке, Эренбурге и Паустовском, X. Абовяне, Петрове-Водкине и Д. Налбандяне, и еще, еще, еще. На ее счету зарубежная тема в книгах «Чехословацкие письма», «Английские письма», «Итальянские письма», «На «Волге» по Франции»...
А с кем только не водила знакомств или дружбы, нередко с размолвками на идейной почве, но тем не менее это были и Горький, и Андрей Белый, и Рахманинов, и Шостакович, и Ходасевич, и Павел Бажов, и маршал И. Баграмян, и Фадеев, да разве всех перечислить. Поддерживала своими статьями, к примеру, и Цветаеву, и друга Есенина Сергея Клычкова.
Она вступила в ВКП(б) в войну, в еще очень опасное для судеб страны время – в 1942-ом, но то и дело проявляла свой еретизм. Не случайно глава партии и государства Н.С. Хрущев на встрече с деятелями искусств и литературы в середине 60-х так зло откликнулся на ее одну колючую реплику, задав вопрос своему соседу по президиуму: «Что это там за жаба?» Да забыл, что микрофон не выключен. Она тут же поднялась - и к двери... А как бурно протестовала против ввода войск в Чехословакию в приснознаменитом 1968 году! Правда, надо уточнить, в какой аранжировке был тот протест, благо, что я той вспышке негодования самоличный свидетель: «Я протестую. Да, протестую! Идите в ЦК и расскажите – Шагинян протестует! Не мне судить, надо ли вводить войска, но как я смогу смотреть в глаза своим чешским друзьям?! Неужели нельзя было как-то иначе?..»
Но и без вышеизложенных пояснений-предисловий общения с Мариэттой Сергеевной Шагинян втягивали - что ни секунда, так жди чего-то необычного: с ней интересно было. Вместе с тем общаться уж куда как нелегко. И не только потому, что тогда превосходила в возрасте в два раза, и в самом деле - глубокая старуха. И не только потому, что диковинно водить доброе знакомство с тем, кто в литературе семьдесят девять лет. Она скончалась почти в столетнем возрасте. И не только потому, что темперамент — армянский — был взрывчато-непредсказуем. И не только потому, что была глуха и, если что не по ней, так вызывающе-демонстративно отключала слуховой аппаратик: отказываюсь-де слушать!
С ней было нелегко, прежде всего, потому, что была готова неистово защищать Истину, пусть только в ее понимании, хотя — отдаю должное — чаще всего она и в самом деле воспринималась Правдой. К тому же не любила отступать: дралась за каждую строку в своих сочинениях, за каждый факт, на которые весьма нередко покушались по политическим соображениям.
...1965-й. Она пришла в издательство «Молодая гвардия», по обычаю заявляя о себе еще в коридоре громкими - на фальцете - вскриками: «Осипов, главный редактор - здесь или нет?!» Мол, иду на «вы»! И сопровождала свой боевой клич громким - истинно боевым - стуком по полу своей трости-палки. Едва вошла, так сразу, с порога, начала с неотступного вопроса, который, впрочем, возник не для ответа, а для приговора: «Ты коммунист или так себе?!» Продолжила: «Нет нигде в Москве настоящих коммунистов...»
Я к ней, чтобы укротить, со встречным вопрошанием: «Что же такого страшного стряслось?» Перебивать далее уже не мыслил, даже если бы и хотел. Далее грянул истинно залп:
- Я задыхаюсь от возмущения! Трусы везде и недальновидники! Везде от цека и Института марксизма-ленинизма запреты на открытия в биографии Ленина. Как же так!.. И вы - я это заранее знаю! - тоже струсите... Или все-таки осмелитесь вставить в верстку этот один-то всего абзац?..
И она протянула листик бумаги, в котором и в самом деле углядывалось всего-то несколько строчек. Углядел же то, что один из предков Ленина по матери — еврей.
Похолодел — начисто запретная тема: ну, старуха надумала-придумала-сфантазировала... Она явно уловила раздрай моих чувств и еще более вогнала в оторопь - были, оказывается, доказательства. Воскричала мне:
- Я это нашла в архиве Петербургской медицинской академии. Но все трусят дать моему открытию жизнь. Цека наказал архивистов, которые позволили мне наткнуться на этот факт. Мне передали, чтобы и не вздумала настаивать на обнародовании. Ни-ни! Тайну сотворили. А что в этом такого страшного и плохого?! Неужели от капельки еврейской крови уничтожается гений, в жилах которого и без того не только русская, но и калмыцкая порода?..
Продолжила:
- Да только не вздымайте брови. Я и без вас знаю, что без визы Института марксизма-ленинизма издательство ничего мне не разрешит... Так или не так? Конечно же, не разрешите. Но думайте, думайте...
И вышла, как говорится, вон, оставив меня один на один не только с превеликой государственной тайной, но и с обвинением.
Странно, но факт, потом простила, но, скорее, лишь реабилитировала. Когда был издан полный свод ее сочинений о Ленине уже в издательстве «Художественная литература», где я директорствовал, разумеется, по-прежнему без никакого вторжения в генную биографию Ленина, она одарила меня автографом. И я мог бы считать его высшей наградою «За творческие заслуги», если не знать былого разговора: «Дорогому Валентину Осиповичу Осипову - редактору и другу, с чьей помощью осуществлялось это новое издание Ленинианы в «Молодой гвардии», — с благодарностью и неизменной любовью, Мариэтта Шагинян. 11-VIII-1977».

«ВОТ КАКИЕ У НАС ПОРЯДКИ…»
Однажды проговорила: «Мне не привыкать – меня всё воспитывают, всё воспитывают. То лаской. То таской». И мельком помянула, как ей в 1945-ом досталось от горкома партии.
Уж через много лет после кончины Шагинян мне выпало познакомиться с тем делом. Далее документ - из райкома. Так продолжим познавать эпоху в первозданной атмосфере (привожу с незначительными сокращениями с сохранением стиля):
«Секретарю МК и МГК ВКП(б) тов. Попову Г. М.
Справка «О выступлении т. Шагинян М. С. на партийном собрании Союза Советских писателей».
21-го августа 1945 г. проходило собрание Союза Советских Писателей: Об итогах 5-го Пленума РК ВКП(б) «О результатах приема в ВКП(б) за первое полугодие 1954 года и воспитательной работе с коммунистами в Краснопресненской партийной организации».
На этом собрании в прениях выступила член ВКП(б) с 1942 года ШАГИНЯН М. С., которая, не останавливаясь на работе партийной организации, высказала следующее:
«Внимание! Я расскажу жуткие вещи, что у нас творятся! Я была на Урале, там 15 000 рабочих Кировского завода взбунтовались, бунт был самый настоящий, потому, что плохие условия. Об этом узнали Райкомы и Обком ВКП(б) только тогда, когда наехали во время бунта. Директор на заводе не был два месяца. После этого бунта он отпустил 2 млн. рублей на благоустройство. Инвалидов Великой Отечественной войны кормят болтушкой. Они голодают.
На заводах работает много детворы, детвору эксплуатируют, истощают, обрекают» (мысли не кончает); обращается к собранию: «Вы видите, что делается?» Продолжим далее, говорит: «Я была на Алтае, а там что делается, ужас. Обкомы, Райкомы обжираются, жрут пайки рабочих, рабочие голодают, ходят как тени, усталые, истощенные. Где же ленинское учение, где Сталинская Конституция?»
Продолжая далее, она говорит: «Я была на Куйбышевской дороге. Покажу возмутительные дела, что делают генералы». Называет станцию, говорит: «Входит в мягкий вагон генерал в сопровождении другого военного. Вы ведь знаете, что мы, писатели, ездим в мягких вагонах, видят молодую женщину и предлагают ей освободить место для генерала. Разве это терпимо? Рядом сидел раненый подполковник, освобождает место генералу. Где это видано, что это делается? Генералы разъезжают, разгуливают, а им почет и уважение. Вот какие у нас порядки, вот что у нас делается. При этом при всем у нас много пишут похвалы. Вот куда надо смотреть, вот о чем надо писать нам — писателям».
Возмутительное и непартийное выступление ШАГИНЯН вместо осуждения находит поддержку у некоторой (небольшой) части коммунистов, которые ей аплодируют...
Коммунист Родов, который говорит: «Выступление Шагинян является призывом к нам - писателям, как писать и о чем писать...»
Всего на собрании выступило 8 человек. Большинство выступающих говорило не конкретно, а вообще. Не касались жизни партийной организации. О чем довожу, Георгий Михайлович, до Вашего сведения...»

СЕКРЕТЫ
ДОЛГОЛЕТИЯ
Она поражала не только отвагою на политических ристалищах. Во всем была необычной.
...Однажды после домашнего у нее чаепития выслушал такой вот монолог: «Отчего не спрашиваете, почему я так долго живу? Так слушайте. Я живу потому, что подчинила свою жизнь постоянной работе и только работе. Работаю же столько старческих своих лет потому, что научилась убеждать себя — да, убеждать! Да, себя! — должна жить, чтобы дописать, не бросить неоконченной такую-то книгу, такую-то статью, такой-то очерк. Но, когда заканчиваю, снова начинаю убеждать себя - вот новая работа, надо закончить ее во что бы то ни стало! Да, во что бы то ни стало закончить! Когда перестану стремиться закончить новую работу, это будет значить, что мой мозг устал, окончательно устал, тут мне и нужно умирать...»
Еще доверилась рассказом, как потеряла было веру в жизнь, но вновь нашла надобность жить: «Когда я стала стремительно терять слух, так рассчитала это катастрофой. Как с людьми общаться?! Потом убедилась — это даже хорошо. Меньше стала выслушивать всякой чепухи, всякой пустоты, которой так много по радио, на телевидении и на собраниях... Вот хотя бы сейчас: если вы начнете перечить - мне не понравится, так я свой аппаратик выключу. Потом стала зрение терять... Очки перестали помогать. Мне в Швейцарии подарили лупу - толстющая. Вот смотрите, какая это лупа... Дочь говорит, такой силы эта линза, что две буквы еле помещаются, а мне все плохо читать. Потом еще хуже стала видеть. Слух потеряла. Зрение потеряла. Однажды так страшно стала размышлять о своей теряющей смысл жизни, что пришла в ванную и взяла бритву... И вдруг озарило: так это же хорошо, что судьба меня избавляет от чтения всякой ненужной чепухи! Мне выпадает отныне читать только самое, самое необходимое! А сколько, оказывается, я раньше всякой ерундистики читала!»
Ей в старости тяжко — очень! — жилось. И чтобы понять, как тяжко на самом деле, обнародую ее письмо в издательство «Художественная литература».
Вот начало: «Дорогой Валентин Осипович! Я согласна на издание «Семьи Ульяновых» Вашим издательством в серии «Классики и современники», но только с тем условием, чтобы третья и четвертая части тетралогии вышли сразу же после двух первых, если нельзя издать их сразу одним изданием: книга составляет единое целое, нельзя резать по живому, читатель не получит правильного впечатления».
Вот продолжение - страшное: «Кроме того, у меня к Вам огромная просьба: оплатить в виде исключения это издание, как публикующееся впервые. Я прошу об этом ввиду крайней необходимости. Мне 90 лет, и я совершенно беспомощна, почти слепа; у меня нет ни помощницы, ни секретаря, все приходится делать самой. Мне очень трудно передвигаться, а на содержание машины тоже нет средств. Больших затрат требует лечение».
Закончила на этой же пугающе-откровенной ноте: «Мне очень неловко обращаться к Вам с такой просьбой, но, к сожалению, нет другого выхода: с каждым днем мне становится все труднее и труднее, а жизнь становится дороже и дороже, особенно услуги. Ваша Мариэтта Шагинян. 16.III.1978».
Еще черта характера: чуткость-заботливость. Вот автограф, сопроводивший подарок - книгу 1969 года «Зарубежные письма»: «Дорогой Валентин Осипович! Этой книги — наверное — у Вас нет, а мне очень хочется, чтобы Вы и Ваша жена прочитали ее. Спасибо Вам за доброе отношение к моему творчеству. Ваша Мариэтта Шагинян». Вот запись 1975 года по титульному листу одного из томов своего собрания сочинений: «Не знаю, послала ли я Вам эту книгу (во всяком случае, очень хотела послать!) с самым сердечным чувством благодарности и дружески, на добрую память!»
Нашел в своем архиве и письмо одной ее приятельницы — и вот с чем: «Мариэтта Сергеевна собиралась приехать из Переделкина (Дом творчества писателей. - В.О.), чтобы завезти Вам этот номер журнала «Знамя», где напечатана ее статья о Гете, Вам как инициатору ее появления. Узнав, что Вас нет в издательстве, она отложила свой приезд, поручив передать Вам журнал с искренним пожеланием здоровья и счастья в Новом году. Мариэтта Сергеевна просила также передать Вам, что ей помогало написать эту статью ее к Вам дружеское расположение и симпатии: «Я написала ее, потому что хорошо отношусь к Валентину Осиповичу».
Разумеется, что все здесь в явных преувеличениях, и все-таки одно явствует без никаких дипломатий — всегда присущее ей желание сказать-выразить что-то доброе и воодушевляющее. Не могу забыть, как праздновали один ее день рождения в небольшом и тихом зале ресторана с армянским поименованием. Так в конце застолья каждому подарочек: кому стило-ручку, кому портсигар, кому вазочку, кому армянскую вышивку... Моя жена удивилась: «Вы поменяли обычай — вам же подарки...» Она: «Нет, это я должна вас всех одарить за то, что порадовали меня присутствием!» Прелюбопытно, кто был приглашен: вперемежку армяне и русские, среди которых - как узнал, познакомившись - певица, скрипач, дипломат, сапожник, ее знакомец лет двадцать, генерал, писатели, художник, шофер...

Валентин Осипов