Он мог стать первым армянским космонавтомЗа сорок четыре года почти 400 землян, представители более 30 национальностей совершили космические полеты. Предки американского астронавта Джеймса Бэйджина (настоящая фамилия Багиян), совершившего полеты на борту «Дискавери» и «Колумбия» в 1989 и 1991, были армянами. Жизнь сотрудника Санкт-Петербургского Государственного университета Гургена Абеловича Иваняна тесно связана с космонавтикой.
Работая ведущим конструктором, а позже главным специалистом в ОКБ аэрокосмической аппаратуры «Интеграл» СПбГУ, он занимался вопросами оптимизации космических научных экспериментов, проводимых на борту автоматических и пилотируемых космических аппаратов. При благоприятном стечении обстоятельств этот человек мог стать первым армянским космонавтом.
– На ведущих постах в отечественной и зарубежной космонавтике работали десятки ученых и конструкторов-армян. А как обстояло дело с нашими соотечественниками, претендовавшими на полет в космос?
– В 1968 на встрече с армянскими учеными космонавт Алексей Леонов, отвечая на тот же вопрос, сказал, что при «Гагаринском наборе» медицинское обследование проходил летчик Назарян. В конце 60-х, когда я сам проходил медицинские обследования в Московском институте медико-биологических проблем, в книге регистраций мне попадались армянские фамилии – Петросян, Калашян, Абаян, Карагезян. Они, очевидно, были из «фирмы Королева». Но требованиям медкомиссии удовлетворяет в среднем один из 150-200 обследованных. При отборе двадцати кандидатов в первый отряд космонавтов обследования прошли около трех тысяч военных летчиков. Были, кроме медицинских, и другие причины. Скажем, когда в 1973 г. в Центральном конструкторском бюро машиностроения («фирма Челомея») начался второй набор, Главная межведомственная медкомиссия утвердила кандидатуру работавшего здесь Владимира Геворкяна. Но через несколько лет, когда направление работ было изменено, отряд космонавтов-испытателей этого бюро расформировали.
– Свою «космическую» судьбу Вы начали студентом. Каким образом Вам удалось попасть в неприступную цитадель космонавтики?
– Я поступил на географический факультет Ереванского университета в год, когда запустили первый искусственный спутник Земли. А когда полетел Гагарин, я был уже на четвертом курсе и мои научные интересы во многом были связаны с космическими исследованиями. Я успел опубликовать несколько статей по космическим исследованиям, выступал с научно-популярными лекциями. Увлечение космическими исследованиями определило мое решение получить второе высшее образование на физическом факультете МГУ, после чего я стал аспирантом ЛГУ. Еще на третьем курсе МГУ я подготовил «записку-программу» об участии специалистов по наукам о Земле – метеорологов, географов, геологов, экологов в проведении научных экспериментов на борту космических кораблей и орбитальных станций. Я попытался обосновать, что участие ученых в качестве операторов геокосмических экспериментов намного повысит их научно-практическую эффективность, что только специалисты в состоянии проводить не предусмотренные программой полета эксперименты, исходя из сложившейся ситуации. По совету академика Сисакяна «записку» я представил в Комиссию по исследованию и использованию космического пространства АН СССР.
– И, естественно, выразили желание принимать участие в проведении научных экспериментов в космосе. И что же, кто-то прислушался к студенту?
– Представьте, да, хотя я был уверен, что моя программа затеряется в недрах Комиссии или придет стандартный ответ: «При необходимости мы учтем Ваши пожелания...». Но к моим пожеланиям Комиссия отнеслась с пониманием, и началось четырехлетнее «хождение по мукам». Пока я представлял анкеты, характеристики-рекомендации, программы, они успевали несколько раз «модифицироваться». В 1970 я наконец попал к «космическим» врачам. В середине 60-х было решено создать отряд космонавтов Академии наук с включением в него «узких специалистов» – биологов, астрономов, физиков. Несколько сот сотрудников научно-производственных учреждений и учебных заведений проходили медобследование. Годным к подготовке в составе «спецконтингента» меня признали в день моего 30-летия. Меня утвердила Главная медицинская комиссия СССР, затем Ученый совет Института космических исследований (ИКИ) АН СССР, курировавший отбор и подготовку космонавтов.
По требованию ИКИ я подготовил программу научных исследований и экспериментов по наукам о Земле при космическом полете. Несекретную часть программы я еще в 1975 опубликовал в книжке «Специфика участия космонавтов-исследователей в геокосмических экспериментах». Научную подготовку я продолжил в ЛГУ под руководством академика К.Я. Кондратьева. Но кандидаты в космонавты от Академии и ряда других организаций уже были обречены на неучастие в полетах.
– Продолжали готовиться, будучи обреченным?
– В начале 70-х предполагалось включить в состав космического экипажа одного из трех кандидатов из отряда АН для работы на борту орбитальной станции. Но после регерметизации спускаемого аппарата корабля «Союз-11» в 1971 г. и гибели состоявшего из трех человек экипажа программу дальнейших полетов пересмотрели: с целью безопасности вынесли решение – космонавтам быть в скафандрах при старте и посадке. Поскольку в «Союзе» помещалось всего два космонавта в скафандрах, то запуски осуществлялись с экипажами из двух человек. Ими могли быть только военные летчики – в качестве командиров экипажей и разработчики космической техники – в качестве бортинженеров. Ни один из них не уступил бы место врачу или ученому. Целое десятилетие мы надеялись на разработку трехместного корабля. Но дальнейшие события показали, что даже его создание не изменит ситуацию. ИКИ, по сути, перестал заниматься учеными-космонавтами, ни один из прошедших отбор ученых ни до, ни после нас не дождался своего часа. Мои коллеги, убедившись в отсутствии шансов, оставили эту затею. А я до конца 70-х продолжал общение с «космическими» врачами – все реже и реже. На последнюю встречу 15 лет назад я пришел уже не как научный сотрудник, а как финалист «космического» конкурса среди журналистов: в 1989 Главкосмос дал согласие отправить в полет японского тележурналиста. Чтобы вытеснить его, Союз журналистов СССР организовал Космическую комиссию, объявившую конкурс среди наших журналистов для допуска к медобследованиям. Я представил две статьи – «Станет ли студент космонавтом?» и «Выбирая профессию космонавта». Из почти 1000 участников творческого конкурса после трех туров осталось 38 журналистов, 18 из которых были допущены к стационарным обследованиям. Для подготовки к полету допустили шестерых журналистов. Я не был в их числе из-за явного отсутствия шансов на полет: за 14 месяцев, оставшихся до полета японского журналиста, было немыслимо подготовить журналиста даже технически. Только на общекосмическую подготовку уходит полтора года. Значительное время требуется и для подготовки в составе экипажа. Я оказался прав: журналистов вскоре вытеснили. К сожалению, наши ученые, в отличие от зарубежных коллег, не имеют шансов на полет. В советское время из всех кандидатов в космонавты до стартовой площадки доходила примерно треть, между тем в США почти все кандидаты в астронавты совершили полеты. Поэтому по сравнению со мной Джеймс Багиян имел явное преимущество.
Беседу вел
Армен Меружанян
|
