Высоцкий в Армении

25 июля исполняется 25 лет со дня кончины Владимира Высоцкого. К этой дате приурочен выходящий на днях в свет сборник памяти великого барда. В него вошли главы из второго, дополненного издания бестселлера Давида Карапетяна «Высоцкий. Между словом и славой» и три повести известного сценариста и режиссера Ильи Рубинштейна «Городской романс», «Прыг-скок», «Это был воскресный день».

Предлагаем читателям «Ноева Ковчега» отрывок из первой части сборника «Семь путешествий с Владимиром Высоцким», посвященный пребыванию поэта в Армении в апреле 1970 г. По вопросам, касающимся приобретения этой книги, обращаться в редакцию нашей газеты, являющейся информационным спонсором данного издания. …Каждого гостя, впервые приехавшего в Ереван, непременно возят на озеро Севан и в Эчмиадзин. Не избежал этого маршрута и Володя.
Поездку на Севан организовал Ревик; с нами были два-три его приятеля и Баграт Оганесян. Приехали, походили по берегу клином врезавшегося в Севан полуострова… Синяя чаша озера в оправе дымно-фиолетовых скал Володю заворожила. Он жадно вбирал ноздрями его тревожный воздух. Заметив на вершине холма две небольшие старинные церкви, ему захотелось их увидеть вблизи. К храмам вели выбитые в скальной породе крутые ступени. Чтобы помочь гостю, Ревик взял его под локоть, но тот, вежливо отстранившись, пробурчал: «Я сам». Добравшись до первой церковки, запыхавшийся Володя начал гладить ее сырые замшелые камни. До сих пор жалею, что никто не захватил с собой фотоаппарата.
Потом нас пригласили в прибрежный ресторан «Ахтамар» отведать прославленной севанской форели. Этих огромных озерных аборигенов окрестное население верноподданно величает «ишханами». То есть – князьями. Но это им ничуть не мешает безжалостно их истреблять. Князь-рыба – настоящая элита подводного царства, его «краса и гордость». Но заступиться за нее некому. Даже блистательный Мандельштам обозвал их симпатичные морды «жандармскими»…
Было около шести вечера. Сидим, дегустируем форель, Володя пьет коньяк (я слежу, чтобы понемногу), оркестр играет… За соседним столом расположилась большая мужская компания. Один из них подошел к нашему столу и о чем-то по-армянски негромко спросил Ревика; разговор, как я понял, у них был такой:

– Это Высоцкий с вами сидит?
– Да.
– Вы не против, если мы к вам сядем?
Мы были не против. Они приставили свой стол к нашему и очень тактично себя вели. Я сначала не понял, кто они такие, – но Ревик шепнул мне, что это известные люди. У нас их называют «люди с именами» – по-русски это означает «авторитеты» (а более точно – «воры в законе»). «Джентльмены удачи» больше напоминали законопослушных совслужащих: с разговорами к Володе не приставали, сидели скромно, молча. Потом один из них поднял тост за Высоцкого. Я не помню дословно, но это был очень уважительный тост – без блатных вывертов и излишнего кавказского красноречия. И смотрели они на него крайне почтительно: может быть, думали, что Володя сам «из блатных», что он уже свое отсидел, – в те времена много таких легенд о нем ходило.
А Володя – в таком настроении! Он готов для компании на что угодно:
– Хотите, я для вас спою?
– Конечно!!! – все в полном восторге.
И Володя пошел к оркестру. Зал забит народом – ресторан этот очень популярен. В это время тамошний солист, вышибая слезу из пестрой аудитории, допевал затасканный шлягер о «доверчивой чайке», чья чистота дерзко уподоблялась автором морской пене:
Чайка, повторяют
тревожно уста,
Чайка, ты, как пена морская,
чиста.
Чайка, белокрылая чайка,
Черноморская чайка,
моя мечта-а-а…
Зал содрогнулся от катарсиса. Разомлевший от собственных рулад тенор, еще скорбя по инерции об угодившей в сети любви птице, галантно, но явно неохотно, уступил микрофон московскому гостю. Тот о чем-то пошептался с оркестром, и спустя мгновение в приторную негу приозерного ресторана вторглась неприкаянность эмигрантского кабака:
В сон мне – желтые огни,
И хриплю во сне я:
«Повремени, повремени –
Утро мудренее!»
Нет, классовая бдительность не подвела моего отца: так мог действительно петь только белогвардеец, утративший все – Родину, близких, веру. Как неуместен был этот срыв сердца среди благодушного комфорта Востока с его назойливой фамильярностью и вязкой вереницей здравиц! Словно вспорхнувшая с кустарного коврика пошловатая чайка явно не вписывалась в сумрачный лесной пейзаж с «бабами-ягами», «плахой» и «топорами». Так шокировало бы соседство копеечной морской олеографии с подлинником Тернера.
Растерянной выглядела не только публика. Даже нежащиеся на блюдах бледно-розовые форели пучили свои печальные бельма на дерзкого нарушителя статус-кво. Разрядить атмосферу помог счастливый случай в обличье некоей пьяной в дымину местной достопримечательности, оказавшейся бывшим капитаном ереванского «Арарата» Седвальдом Бабаяном. Услышав знакомую мелодию, экс-полузащитник подходит к эстраде, вырывает из рук Володи микрофон и, невзирая на полное отсутствие слуха и вокальных данных, пытается воспроизвести «Цыганочку».

Друзья его оттаскивают – тот не понимает, в чем дело: «Он поет, и я тоже хочу петь!» Володя не уступает – вот так они поочередно рвут микрофон друг у друга и поют нестройным дуэтом. В конце концов «капитана» оттащили и, видимо, объяснили ситуацию, а Володя допел песню и вернулся к столу.
…Еще в день приезда нас с Володей пригласили на обед к моему отцу, но из-за обилия дел договорились перенести встречу на день-два. После поездки на Севан я позвонил отцу.
– Мы вас ждем, приезжайте.
Приехали часов в семь. Расцеловались при встрече (Володя и отец были хорошо знакомы по Москве). Отец при параде – в костюме и галстуке, чему я немало удивился: на него это непохоже.
Большой овальный стол был, как водится, заставлен обильными закусками и разносолами. Между ними сиротливо пригорюнилась одинокая бутылка коньяка армянского разлива. Заметив наше нетерпение, отец с неприкрытым сочувствием обозрел наши пожухлые лица и обреченно изрек:
– Я, конечно, понимаю, что пить вам вообще не стоит давать. Но как я могу отказать гостям у себя дома.
Несмотря на то, что Володя предложил первый тост поднять за здоровье хозяйки, косвенно он был обращен и ко мне.
– Окта, я хочу, чтобы у вас с Давидом сложились нормальные отношения. По себе знаю, как это важно. Мне в этом смысле здорово повезло. Вторая жена отца – для меня вторая мама… – и, предвкушая неминуемый эффект, улыбнулся и добавил: – А ведь она – армянка. Бакинская армянка.
Да, для Евгении Степановны Лихалатовой (урожденной Мартиросовой) Володя всегда находил самые проникновенные слова. Конечно, к Армении у Высоцкого было особое отношение, и «мама Женя» сыграла в этом не последнюю роль.
…Побывали мы и у Александра Пономарева, в его квартире на улице Саят-Нова. С нами был и оруженосец-поваренок. На встрече присутствовали сам Пономарев, гостивший у него брат из Донецка и врач команды. Я сразу же предупредил Пономарева, что Высоцкому пить нельзя (коньяк уже стоял на столе). Магнитофон тоже был наготове, и Пономарев прямо сказал:
– Володя, я очень хотел бы тебя записать!
Володя согласился и – четко помню этот момент – начал с «Охоты на волков». Перед песней сказал:
– Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Семеновичу Пономареву.
Разумеется, тренеру посвящал он не песню, написанную два года назад, а ее исполнение.
А когда закончил петь, добавил:
– Когда ваша команда будет проигрывать, ставьте эту запись для игроков, чтобы их подбодрить.
Запомнился вопрос удивленного врача:
– Он что же, выходит, такой же ашуг, как наш Саят-Нова?
Не желая его сильно расстраивать, я по-армянски же шепнул ему:
– Только чуток повыше.
(Такие поэты, как Саят-Нова, считал Валерий Брюсов, «это – великие дары неба, посылаемые не всем и не часто; это – избранники провидения, кладущие благословение на свой век и на свою Родину...» Разве это сказано и не о Высоцком?!)
Пробыли мы там часа полтора-два. Володя много пел, в том числе из Вертинского. По-моему, Пономарев записал целую бобину. Можно считать этот вечер пятым концертом Володи в Ереване. И было что-то символическое, что состоялся он на улице, носящей имя его армянского собрата по музе.

Давид Карапетян