Хренников о Хачатуряне... и не только

Идею встретиться с известным композитором Тихоном Николаевичем Хренниковым и взять у него интервью об Араме Ильиче Хачатуряне подала мне Нелли Андриасян — художественный руководитель Московского армянского хора — за что ей большое спасибо.— Да едва ли он меня примет, — сказал я, — он со своей колокольни, со своей занятостью, да и в дни своего 90-летия..

— Я Вам дам его телефон, — сказала Нелли Аркадьевна, — и Вы не бойтесь, звоните. Он очень простой, очень добрый и гостеприимный человек. Звоните.

Я позвонил. Представился — газета «Ноев Ковчег». Объяснился. И он согласился. По дороге к великому русскому композитору я очень волновался, вспоминал названия его произведений. Оперы «В бурю», «Мать», «Золотой теленок», балеты «Любовью за любовь», «Гусарская баллада», кинофильмы «Свинарка и пастух», «В 6 часов вечера после войны», «Поезд идет на восток», «Кавалер Золотой звезды», «Верные друзья» и снова «Гусарская баллада»...

Думал ли я сорок лет назад, когда в солдатских погонах и кирзовых сапогах мы под песню «Артиллеристы, Сталин дал приказ...» шли в баню и на стрельбища, что сегодня я познакомлюсь с автором этой песни.

Думал ли я когда-нибудь, что сегодня я переступлю порог его дома. И я переступил. С радостью и робостью. И начал свою заранее подготовленную речь:

— Многоуважаемый Тихон Николаевич! Разрешите мне от имени сотрудников и 40-тысячной армии читате-
лей газеты «Ноев Ковчег» поздравить Вас с юбилеем и пожелать Вам неиссякаемых сил, энергии и вдохновения для создания новых музыкальных произведений в сокровищнице мировой культуры!
— Спасибо. Спасибо большое...
— Тихон Николаевич, Вы ровно на 10 лет моложе Арама Хачатуряна, наверное, Ваши юбилеи часто шли рядом или совпадали... Скажите, пожалуйста, помните ли Вы, когда и где Вы познакомились?
— Да, это так... Мы получили звания Героев Социалистического Труда одновременно, вместе, только ему тогда было 70 лет, а мне — 60. А познакомился я с Арамом Ильичом намного раньше — в 1932 году, когда я поступил в консерваторию, но о нем я много слышал задолго до этого. Он когда-то учился в Гнесинском техникуме, и я там позже учился, и о нем говорили как о талантливом студенте. И когда мы познакомились, мы сразу как-то подружились. По окончании консерватории он устроил прием у одной из наших переписчиц нот. У него не было своей квартиры, он снимал крохотную комнатушку. На вечере у него были профессора Мясковский, Шабалин, а, так сказать, к столу он из молодых пригласил только меня и еще одного студента. Ну и потом наша дружба продолжалась все время, постоянно. Когда он закончил аспирантуру, уже был известным композитором. Мне очень нравились его сочинения, поэтому я перед ним преклонялся, и не только как перед старшим товарищем, но и как перед талантливейшим композитором. У него появлялись произведения — скрипичный концерт, фортепьянный концерт — которые исполнялись знаменитыми музыкантами, и его имя прославлялось по всей Европе, по всему миру. И все это — на моих глазах.
— Ваша дружба зиждилась не только на профессиональной основе?
— Конечно, не только... Мы жили в одном доме, что на Миусской, и очень часто ходили друг к другу. Особенно сблизились после того казусного года... 1948-го, когда Сталин снял Арама с должности и назначил меня на его место. Тогда не было Союза композиторов, был оргкомитет, и нам с Асафьевым пришлось организовывать съезд композиторов. Арам очень переживал. Я его успокаивал. Мы почти каждый день встречались с ним. Я ему говорил: «Арам, я же твой друг, твой поклонник, я будутебетолько помогать». Но постепенно нарастала его слава, постепенно обида забывалась. Потом я его пригласил в Союз композиторов, и по сути дела он стал моим заместителем. У меня с ним была интимная дружба.
— Да, но ведь и Арам Ильич тоже был секретарем Союза композиторов...
— Да, он был до меня, до 1948 года, но тогда это называлось оргкомитетом. А позже он вошел в секретариат вновь созданного Союза композиторов СССР. Хачатурян был авторитетный музыкант. Я его считал таким же гениальным композитором, как Шостакович и Прокофьев. И я вместе с этой тройкой управляли нашей организацией.
— Тихон Николаевич, а приходилось Вам выступать вместе с Хачатуряном на концертах?

— Нет, не приходилось. У Арама были авторские концерты, он был уже прославленный композитор, он ездил и как дирижер выступал по всему миру. Я же был моложе, я, так сказать, подтягивался к славе. Он имел колоссальный успех, поскольку музыка его действительно гениальна. Он был потрясающий мелодист. Я считаю — настоящий композитор тот, у которого музыка вся построена на мелодичной основе, а еще счастье в том, что эта мелодичная основа имеет народный характер, у Арама — армянский характер, его фундамент национальный. Но он ученик русской музыкальной школы, и он себя считал русским армянским композитором, понимаете? Вот, потому что учился у знаменитого Мясковского Николая Яковлевича — композитора мирового класса. Арам писал произведения, которые становились популярными очень быстро. Мелодии его такие пленительные, потрясающие, что музыка его дает визитную карточку именно гениального композитора, а народ восхищался всюду, где бы он ни играл, ни выступал: и здесь, на Родине, и за границей. Так что наша дружба покоилась на взаимных симпатиях и на моем поклонении ему как великому Композитору.
— Тихон Николаевич, а бывали ли Вы в Армении раньше, до кончины Хачатуряна? И дружили ли Вы с другими деятелями армянской культуры?
— Да, бывал. Дружил с Эдиком Мирзояном. Это прелестный человек и замечательный композитор. Одна его симфония для струнных и ударных инструментов чего стоит! Это изумительное произведение. Но не только это... все, что он писал — было очень талантливо. И вообще эта группа, которая появилась в Москве в начале 50-х годов, великолепна: Мирзоян, Мартирос Сарьян, Бабаджанян, Арутюнян. Они все очень любили мою жену Клару. И Лазарь — сын Сарьяна — обая-тельнейший человек.
— А где происходили ваши встречи?
— Чаще всего в Представительстве Армении в Москве, я там близко жил, в Колпачном переулке, там же недалеко жил Арно Бабаджанян. Так что наша дружба крепла и развивалась параллельно с музыкой. Я любил талантливую музыку моих коллег, у меня были большие возможности помогать им. И я помогал.
— Кого Вы могли бы выделить из современных армянских композиторов?
— К сожалению, сейчас новая армянская музыка у нас не звучит. Это безобразие. И я об этом плохо знаю. Но в Армении были молодые композиторы. Константин Арбелян — талантливейший музыкант. Он сейчас в Америке... Ему виднее, где ему лучше. У человека должна быть полная свобода — где ему удобнее работать, развивать свой талант, пусть там и живет.
— Каковы взгляды Ваши на сегодняшнюю современную серьезную музыку?
— Я признаю музыку, в основе которой лежат классические традиции, потому что преемственность поколений — это главное, что есть в развитии искусства, кроме того, чтобы была мелодичная основа. Я не признаю всяких конструктивных произведений, которых было написано в годы авангардизма такие тонны, что ими можно растопить зимой весь земной шар. Никому не нужной музыки.
— И песенной, и оркестровой?
— Всякой. Но песенная культура у нас была сильнейшей в мире. У нас были такие прекрасные композиторы-песенники, как Дунаевский, Соловьев-Седой, Новиков, Островский, братья Покрасс. Их эстафету подхватила Сашенька Пахмутова, талантли вейшая женщина, и она до сих держит руль в своих руках. Ей помогает ее муж Коля Добронравов, поэт. Они чувствуют время, природу, их творчество очень актуально... Да и у Бабаджаняна были замечательные песни, понимаете.
— А много Вами написано песен?
— Я песен специально не писал. Я писал песни только к кинофильмам и театральным постановкам.
— Тихон Николаевич, это правда, что в свое время Сталин заказал Вам написать музыку к опере «Мать».
— Нет. Он просил меня написать музыку к опере «Иван Грозный»... Но я не написал. К фильму Эйзенштейна «Иван Грозный» музыку написал Прокофьев.
— Тихон Николаевич, а перекликалось ли Ваше творчество с Арменией, а точнее, приходилось ли Вам использовать произведения армянских писателей в Ваших сочине-ниях?
— К сожалению, раньше нет. Правда, я выступал на сцене Армянской филармонии в Ереване, я играл там свой фортепьянный концерт. Но вот сейчас на старости лет я написал дуэт на стихи великого армянского поэта средневековья — Наапета Кучака.

Вот они, эти стихи:

Он: Великолепна Ты,
как дивный белый храм. И груди, как лампады,
светятся стыдливо!
Позволь мне в храм войти —
я буду вечно там Служить коленопреклоненно,
терпеливо! Она: Пускай я дивный храм,
возлюбленный тобой, Но храму моему
услуг твоих не надо. Ты, служка, слишком юн,
чтоб вечно быть со мной, И не тебе возжечь огонь
в моих лампадах! (Перевод Генриха Митина, публикуется впервые.)
Мне очень понравились эти стихи, хотя они и очень откровенны. Вот так!

— Тихон Николаевич, скажите, пожалуйста, несколько слов — как прошли его похороны? Говорят, Вы в Ереване пешком от площади Ленина прошли до Пантеона...
— Были сложности. Думали, где хоронить — в Москве или в Ереване? Но учли его завещание — хоронить в Ереване. В Москве была торжественная панихида. С Хачатуряном прощалась вся Москва. Я на одном самолете с его гробом летел в Ереван. Там, послетор-жественных церемоний, я за гробом шел до кладбища. Был проливной дождь. Но это ничего не значило. Его провожала в последний путь вся Армения. Это был трагичный день для армян и для меня... Он был... он был друг... он... он был друг всей... всей... всей моей музыкальной жизни...

Беседу вел Роберт Баблоян