Неизвестная звезда Сан-Диего

В граничащем с Мексикой южнокалифорнийском городе Сан-Диего, густо заселенном афро-американцами (читай неграми) и «латинос», имеется небольшая, но постоянно растущая русская «комьюнэти» или община численностью до 5000 человек.

Наши соотечественники проявляют завидную жизнестойкость и предприимчивость, держат рестораны, адвокатские офисы, продуктовые магазины с российскими деликатесами (любимая селедка, икра, колбасы, конфеты, доставка из Нью-Йорка), многие живут в собственных домах. Издается на русском языке раз в месяц общинный журнал «Шолом», раз в две недели выходит рекламно-информационный печатный орган «Факт», из Лос-Анджелеса, который в 180 км к северу, доставляется еженедельная газета «Панорама»

В местном русскоязычном «интернационале» можно встретить выходцев из Украины, Узбекистана, Грузии, Армении, москвичей и ленинградцев, иммигрантов из самых разных регионов бывшего СССР, от Кубани до Дальнего Востока. Большинство оказались здесь по линии «беженцев» в 80-е и 90-е годы, в таком статусе их принимала американская сторона согласно политике Белого Дома. Эти люди искали, «где лучше», и они нашли. Здесь устроились на постоянное жительство многие армянские семьи из Баку. Именно их можно считать реальными беженцами, которые спаслись от погромов в родном городе и кровавых межнациональных конфликтов конца 80-х - начала 90-х, потеряв все, что имели. У них не было иного выхода, Америка милосердно приняла их. Они влились в общи ну местных армян-американцев, ходят в уютную армянскую церковь Сан-Диего, где священник обращается к прихожанам на армянском и английском языках, да и все общественные мероприятия так или иначе связаны с церковью. Даже коллективная встреча Нового года довольно весело устраивается в здании их храма.Волею упомянутых трагических обстоятельств с 1992 года живет и работает в Сан-Диего Михаил Ходжаянц, художник. Приехал он вдвоем с мамой, которая вовремя успела покинуть Баку, раздираемый национальной рознью. Совершенно не приспособленный к жизни (в какой бы то ни было стране) человек и, кажется, нисколько нежелающий приспособиться и обустроиться. К своим 40 годам (родился в 1963-м) не наживший никакого добра, кроме кистей, некоторого запаса постоянно пополняемых красок и мольберта. Все вокруг него зарабатывают деньги, он пишет картины. Заведомо обрек себя на бедную жизнь, ибо работы его сиюминутным коммерческим успехом не могут пользоваться по определению. Как профессионал он знает законы рынка и арт-бизнеса, прекрасно понимает, что надо сделать, чтобы «грести» большие деньги. Задача вполне решаемая. Для этого необходимо «всего лишь»... изменить себе и создавать то, что пользуется спросом, то есть угождать вкусам заказчиков от галерей, а также потребителей всего и вся. Живописец отказался идти по этому пути. А за роскошь писать только то, что нравится самому, приходится так или иначе расплачиваться. В данном случае -отсутствием материального благополучия и того, что называется личной жизнью.

В США у художника было несколько персональных и групповых выставок. Галереи охотно берут у него предлагаемые им картины, но умеют так поставить дело, что за проданную картину их создателю с «нераскрученным» именем достается мизерная сумма. Недавно престижный аукцион Сотбис выставил на продажу (по Интернету) несколько работ Ходжаянца. Если они и будут кем-то приобретены, это мало что изменит в его положении. Так, эпизод. Дело все же не в коммерческом успехе. Художник, по памяти до сих пор воссоздающий на своих холстах родной Апшерон («Город детства»), любимый им Крым («Девушка у моря»), с радостью отдал бы лучшие свои вещи московским картинным галереям. Но его с ними разделяют 11 000 километров, полное отсутствие связей и неспособность «продвигать» себя.

Атам, в«бананово-лимонном» Сан-Диего, местные жители с недоумением или любопытством который уже год наблюдают, как какой-то чудак, высокий худощавый мужчина, смуглый, черноволосый, которого вполне можно принять за испанца или итальянца, открывает гараж, приспособленный под мастерскую, весь световой день чего-то там размазывает на холстах, а поздно вечером закрывает гараж и уходит. Гараж стоит особняком, на вершине холмистого участка, чудак американцам не мешает, и они ему - тоже. Вот отсюда, с этой точки удивительно сочными, жизнерадостными мазками созданы картины «Вид на церковь в Сан-Диего из мастерской» и «Уголок Сан-Диего». Когда-нибудь, при жизни художника или когда его уже не будет, кто-нибудь из местных жителей случайно увидит в художественной галерее одну из этих или других картин с видами Сан-Диего и будет изумлен тем,что в обыденности и суете своей жизни не замечал у себя под носом красоту, запечатленную на холсте неизвестным ему живописцем, жившим, оказывается, рядом...А художник в нем проснулся задолго до того, как он поступил в Бакинское художественное училище (1979 - 1983). Ему было 9 лет, когда увидел в армянском фильме «Мужчины» группу танцующих, это было красиво, необычно, захотелось дома цветными карандашами воспроизвести увиденное, удалось. То был, кстати, популярный народный танец «Кочари». Это один из первых «внутренних толчков». Женщина с коляской, ребенок стали еще одной выразительной картинкой, перешедшей из жизни в его альбом по рисованию. Тогда же, подростком, необыкновенно живо изобразил лыжный сезон в Бакуриани (Грузия), где никогда не был: человечки-палочки, разные сценки катания на лыжах в горах.

В годы юношества Баку, где большинство населения говорило на русском языке, был крупным культурным центром. Преподавание в художественном училище было поставлено на высокий уровень. Студенческие работы Миши выделялись яркой индивидуальностью, обращали на себя внимание. Об этих годах, о школе, первых наставниках в живописи и сокурсниках в училище остаются теплые воспоминания. Где теперь его первый учитель рисования Юрий Яковлевич Лобачев, необыкновенный, чуткий человек, многому его научивший? Жизнь разметала друзей и однокашников по разным городам и странам: друг Роман в Ереване, Игорь Авраменко, талантливейший художник, в Москве, там же живет и трудится живописец Сергей («Сергиус») Агасарян, в Филадельфии обосновался с семьей Миша Романов. Ныне они время от времени слышат друг друга, их «перекличку» обеспечивают международные телефонные линии.

После училища художник пошел по самостоятельному пути развития, с формальным образованием было покончено. Два года в Театральном институте Ленинграда (1984 - 85), от которого он отказался, убедили его, что отныне его судьба как художника зависит только от его собственных поисков. Но в ту пору он был слишком молод для зрелых, самоотверженных занятий живописью, а жизнь предлагала много соблазнов, втом числе и поездки на море, в любимый Крым, и, разумеется, девушки... Шли первые годы перестройки, наступившая либерализация отдала во власть уличных художников Арбат, где Михаил рисовал портреты для желающих. Он без особых мучений зарабатывал кучу денег, его необычно разрисованные матрешки и яйца (талант и здесь выручал) рвали из рук. Зачастившие в перестроечную Москву иностранцы раскупали его картинки с российскими сюжетами, тогда была мода на все русское

Судьбоносный перелом произошел в Америке. Лишь очень краткое, первое время новые впечатления восхитили и вызвали эмоциональный всплеск. Потом наступило прозрение. Он, как и все другие иммигранты, пережил так называемый "cultural shock" (культурный шок). Чужое все: язык, нравы, менталитет, пища... Но главное, абсолютное нежелание следовать примеру соотечественников и всеми возможными способами добиваться для себя материальных благ. Мог бы легко переучиться, как делают все иммигранты, стать высокооплачиваемым компьютерным программистом, или заниматься компьютерным дизайном, или... Ничего этого не стал делать. Оказался заведомым аутсайдером в американском обществе. И «чужим», точнее, чужеродным среди своих. Отсутствие какой бы то ни было родной художественной среды, необходимость любым неквалифицированным трудом зарабатывать хоть что-то на жизнь приводили к «обломным» моментам, к гнетущей тоске, утрате уверенности в себе. Поверхностное в таком состоянии могло возобладать над сущностным, попытка самоидентификации упиралась в вопросы «Кто же я? Из какой культуры происхожу?» «Как сохранить связь с этническими корнями?» и т.д. Но пришло понимание, что не суть это важно, в искусстве есть нечто более высокое и важное, вечное, не знающее границ и национальных различий.

Думается, именно тогда живопись стала его утешением, упованием и отрадой. Он припал к ней, как к спасительнице своей, как жаждущий - к роднику. Все остальное - как одеваться, как питаться, на что жить - стало незначительным, бытовые потребности свелись к минимуму (кужасудля мамы - Эрны Семеновны Ходжаянц, его ангела-хранителя в море бытовых неурядиц). Были бы только минимальные деньги для красок и холстов. С живописью установились у него отношения, выраженные известным поэтом (Брюсов) в связи с поэзией: «Быть может все в жизни лишь средство для сладко-певучих стихов, и ты с беспечального детства ищи сочетания слов». Сочетание и наложение на холст красок, поиск гармонии и соразмерности, соединенные с выбранной темой и мироощущением художника, приводят в этот период к созданию вдохновенных, притягивающих взгляд картин, подписанных именем «Mikhail Khodzhayants».У художника в Америке всегда есть возможность для побочного заработка. Одна из них-бери в мэрии лицензию на работу в общественных местах, это обойдется всего лишь в 20 долларов и в полчаса времени, и предлагай прохожим нарисовать их портреты или юмористические шаржи на них. В удачные дни и при достаточном усердии можно до 100 долларов заработать. Занимался этим и Михаил, но потом перестал. Не захотел размениваться на пустяки. Хотя уличные портреты, изредка создаваемые им, на редкость выразительны («Индийская девушка», «Мексиканка»), шаржи восхищают остроумием и доброй иронией.

При этом его неумение, а точнее, нежелание практически воспользоваться своим выдающимся даром рисовальщика, порождает ситуации анекдотического характера. Рассказывают, что как-то симпатизирующие емулюди позвонили и предложили ему чего-то там размалевать, разукрасить, оформить для какого-то бизнеса за очень хорошие деньги. Для него это - сущий пустяк, делать нечего. Стоящий рядом человек, не веря своим ушам, слышит, как художник, чьи работы на любых групповых выставках заметно выделяются и уже выставляются на престижных аукционах Сотбис, смущенно бормочет в трубку: да я не знаю, не уверен, что смогу, я вообще не думаю, что умею хорошо рисовать... Естественно, выгодный заказ немедленно перехватил тот, кто, в отличие от нашего художника, умел хорошо эксплуатировать свои навыки рисования. Мои эрудированные знакомые, просматривая в России фотографии живописных работ Михаила Ходжаянца, то и дело восклицают: это же Ван Гог! а почти такая же вещь есть у Пикассо! У меня спокойное к этим «узнаваниям» отношение. Может быть, не обошлось и без влияния великого Мар-тироса Сарьяна. Естественно, в становлении художника, в формировании его эстетического вкуса огромную роль сыграло тщательное изучение классиков. Очень даже хорошо, что дух и, может, манера письма великих предшественников, любимых им мастеров живописи, ощущаются на его холстах. Если художник честен, он признает влияние на него гениев прошлых эпох, полотна которых его многому научили и многое подсказали. Для Михаила Ходжаянца Сезанн,Ван Гог, Утрилло, Модильяни, Жорж Брак, Пикассо не только любимые художники, они такие же конкретные учителя, как незабвенный Юрий Яковлевич в бакинской школе.

Художник, который очень не любит говорить о себе, все же ответил на некоторые мои вопросы, когда я недавно посетил Сан-Диего.

— Михаил, к какому направлению живописи тебя можно отнести?
— Не знаю, это вопрос к искусствоведам. Я об этом не думаю, я просто работаю. Я не реалист в том смысле, в каком им был, скажем, Репин, Суриков, во Франции Курбе. Слава богу, не абстракционист, не модернист, не авангардист. Я стараюсь делать вещи, которые не представляют головоломку для людей, но вызывают у них эстетические чувства высокого порядка. Художник ищет в этом мире красоту. Это его долг, его крест. Он не просто копирует, изображает в своей картине, скажем, деревья или ландшафт. С этим лучше справится фотоаппарат. Говоря словами Сезанна, живопись - это «гармония, параллельная натуре». Эту красоту, творчески преображенную, художник пытается воспроизвести на холсте. Это очень непростая задача. Легко изобразить, - продолжает свои размышления Михаил, - безобразное, оно всегда рядом, вокруг тебя. Безобразного много:

это твоя собственная физиономия в зеркале после ночного кутежа, куча мусора во дворе, использованный пакетик чая, растоптанный на полу, и т. д. Да, есть художники, которые с наслаждением выискивают и рисуют безобразное. Ущербные умом люди, некоторые из них обладают немалым даром рисования... Но вы, когда вам худо, не обратитесь к их картинам, так же как не откроете альбом Сальвадора Дали. А если посмотрите на его вещи - так в петлю захочется полезть... Когда на душе тяжело, вам захочется открыть альбомы художников, с картин которых на вас повеет благодатью гар-монии и красоты, «зазвучит» симфония красок, теней и света.

— Момент истины: у тебя случаются тупиковые, чтоб не сказать кризисные, ситуации?
— Конечно. Не находишь, допустим, новой интерпретации того, что хочешь изобразить. Хотя интерпретации этого мира бесконечны. По сути, каждая новая работа - это попытка перевести на свой язык культуру, которая уже сформирована мастерами прошлых эпох. Путь ими проложен, многие формы уже сложились, ты просто по-своему их используешь. Это -бесконечный процесс. Следуешь за мастерами. Технический момент важен всегда. Для пения или игры по нотам надо знать ноты, иметь чувство звука. А в живописи не обойтись без чувства краски, линии, формы. Здесь чувственное начало, интуитивное, иррациональное играет колоссальную роль. И если конечный результат удивил меня самого чем-то неожиданным, значит, в картине что-то получилось...

Сан-диеговский затворник поневоле мог бы и не подписывать картины своим именем - они и без того легко узнаются теми, кто хоть однажды видел его работы. Их не перепутаешь с другими, как уникальный вокал, принадлежащий только данному певцу. Тянет смотреть и смотреть на них, хочется унести и повесить у себя дома. Каждое полотно Михаила Ходжаянца - это своеобразное послание в мир, в котором явно усиливается тоска по подлинным, эстетическим и духовным ценностям. В этом, может быть, и состоит одно из оправданий такого странного, иррационального занятия, как живопись.

Илья Вартанов, Москва - Сан-Диего