Портрет портретиста

Он — скульптор. Он — житель двух городов: Москвы и Еревана. Он — почетный гражданин Варшавы.

Его, а вернее, его работы знают много других столиц.

Время от времени к скульптору в мастерскую приходят физик, архитектор, космонавт, композитор... балерина. Он влюбляется в модель, модель — в творца. Рождается немой двойник: бронзовый, гранитный, мраморный. Скульптор работает в три смены. Со стен за ним наблюдают герои Ван-Гога, Гогена, Модильяни...

Каждый раз, выходя из 32-этажного своего московского дома на площади Восстания, он оглядывается надвенадцать огромных каменных фигур: толстоногих, толсто-руких, полногрудых. «Сейчас я бы их сделал не так», — думает он на ходу. Мастерская на Пресне. Мастерская — не музей. Сюда приходят работать. Когда приходит нежданный гость, хозяин иногда говорит:

— Я тебя люблю, но у меня только десять минут.

Затем кто-нибудь из натурщиц готовит жидкий кофе. Он достает козин а к и или что-нибудь в этом роде и поглядывает на часы. Если бы на каждое его произведение завести карточку, как это делают в образцовых читальнях, то у него получился бы каталог более чем в тысячу наименований. Он не скульптор.

Вот он живописец, вот — график; сегодня изготовляет подсвечник, керамическую кружку, завтра — какую-нибудь юбилейную медаль.

В верхней комнатке мастерской перед безносой гипсовой головой трудится нетерпеливая ученица. Скульптор поднимается по лесенке, смотрит на карандашный рисунок ученицы, делает несколько коротких замечании, целует ученицу в волосы: «Молодец!» Так же ему говорил когда-то его учитель — скульптор Матвеев. Звонок в дверь. Приходит старый, но безвестный поэт, друг Пастернака. Начинается лепка.

Скульптор перевоплощается в танцора, матадора, фехтовальщика. Работает он быстро,очень быстро, словно боится как бы не «слетело» с лица модели выражение, которое он уловит.

Шероховатая поверхность скульптур — сегодняшнее эхо постимпрессионизма, где каждый мазок кисти — страсть (его глиняный шарик — мазок). Тысяча мазков — тысяча страстей.

...Около сем и часов вечера он возвращается домой. «Скорей, скорей». Почти всегда он куда-нибудь спешит: в Вахтанговский, на Таганку, к Баграмяну.

Порой после гостей или театра он звонит кому-нибудь из старых друзей, в крайнем случае — мне. И говорит:

— Приходи, поиграем в нарды. Заодно посмотришь Коми-таса... Конкурсного.

Так идут дни: от воскресенья до субботы. Недостатка в гостях не бывает: они едут из Англии, Финляндии, Казахстана, чаще — из Еревана: Арамян, Чубарян. Арис-такесян, Граши...

...Вчера он вдруг заявляет:

— Еду в Ереван.

— Самолетом? — спрашивает дочурка Гаянэ.

— Нет, поездом. Шесть голов надо везти.

— Бронзовых или мраморных?

— И тех и других. Хочу Новый год встретить в Ереване.

Но это не первопричина. Да он и сам об этом знает. Просто ему порой хочется думать, что не только работа «ходит» за ним по пятам, но и он иногда уходит от работы.

Ереван. Вот уж который раз за эти деся-тилетия! Поцелуи, объятия, приглашения и... холодное «созвонимся». Скульптор-портретист живет жизнью города.

Говорят, тяжело болен писатель Ви-ген Хечумян. Скульптор идет к нему. Говорят, скоро новая премьера с артистом Гургеном Джа-нибекяном. И вот Гурген Джанибекян в мастерской скульптора на улице Кочара. Лепка. Он крошечными глиняными шариками увеличивает объем головы или плоской дощечкой постукивает по ней, уменьшая размер.

Звонок в дверь.

Пришли студенты-скульпторы из Ереванского театрально-художественного института. Они хотят «показать» себя, послушать варпета. «Варпет» — ему не всегда нравится это слово. Так, к сожалению, называют не только очень талантливых маститых творцов, но и просто старых, может быть, и неплохих, но далеко не первоклассных художников.

— Исаакян, Демирчян, Сарь-ян, Севак — вот кто истинные варпеты, — говорит скульптор.

...Джанибекян подходит к своему глиняному двойнику:

— Да, Нико-джан, я это говорил десять лет назад, говорю и сегодня: ты лучший скульптор не только Армении, но я тебя люблю не только за это. Николай набирает воду в резиновую грушу и обливает глиняную голову известного артиста, заворачивает ее в целлофан. У окна стоят три портрета писателя Наири Зарьяна: гипсовый, мраморный и глиняный: плоды работы разных лет.

Последний он делает для школы, носящей имя писателя. Этот гордый мраморный он сделал лет 20 тому назад. Но тогда было другое время... были другие формы. Глиняный — мудрее. Будет из камня. Никогосян резок, порой капризен и непредсказуем, но всегда честен.

...В селе Налбан-дян Октемберянско-го района, откуда скульптор родом, возводится памятник землякам-односельчанам, погибшим на полях Великой Отечественной. 160жиз-ней, укороченных до 160 имен, до... одного символа: сраженный воин на руках матери. Никогосян — автор памятника. Архитектор — Джим Торо-сян. «Реквием» — так будет называться бронзовое «спасибо» живых.

...Николай Багра-тович ходит по городу быстро, как и работает. Его работы знают от Волго-Дона («Рабочий и крестьянин») до Сахалина. Его скульптуры хранятся во многих художественных музеях бывшего Советского Союза. 32— только в одной Третьяковке.

Я стучусь в мастерскую Ни-когосяна. На транзисторе красная игла замерла на 250-й волне: музыка из Монте-Карло. Справа от скульптора — обесцвеченный лимоном холодный чай. Слева — Нарекаци. В голове «варятся» замыслы: «Коми-тас», «Чаренц», «Гагарин». Он жалуется, что очень устал. Сотни забот, тысячи дел, миллион желаний. И на все это отпущено 24 часа. «Как же успевали Пикассо, Мур, Марини?» — думает он. Николай Багратович говорит, что хочет взяться за то, чем еще никогда не занимался.

— Например? — спрашиваю я.

— Например, оформить книгу, спектакль, сделать мозаику. ...Дом композиторов Армении. По углам в фойе стоят скульптурные портреты двух титанов армянской культуры — Комитаса и Спендиарова. На каждом из них внизу неровным почерком выведено «НИКОГОСЯН».

Автор здесь же — Николай Багратович Никогосян.

Из-за дверей слышатся аплодисменты. Аплодисменты — награда победителю. Скульпторам не хлопают. Иногда к подножию их работ кладут цветы. Цветы — это душистое «спасибо» поклонников и ценителей искусства.

Москва, 1975.